адам х ронан
Ронан говорит, что питомцы со временем становятся похожи на своих хозяев, но у Адама Пэрриша все получается по-своему: он подбирает у обочины какую-то худощавую и вялую псину поздней ночью, плавно перетекающей в раннее утро, и уже наутро становится ясно, что безродная дворняга и Пэрриш похожи друг на друга до невозможного.

Может, дело в голодном и замученном виде, предполагает Линч вслух.

Может, в волшебных глазах, думает он про себя.

Ронан предлагает назвать пса Артемоном, потому что это весело и забавно, а его, Ронана, предложения априори самые стоящие. Он даже обещает, что вытащит Чейнсо из сна подружку или сестричку, иссиня-черную ворону с грозным клювом, блестящими перьями и злобными глазами двадцатисантиметрового диктатора, которую вдогонку к Артемону можно будет величать Мальвиной. Они, в конце концов, и без того живут в сказке, где короли спят под землей в ожидании часа пробуждения, а мертвые мальчики скитаются бок о бок с живыми, так что нужно соответствовать.  Адам в ответ смотрит на него устало и неожиданно хмыкает, спрашивая, кто же из них тогда будет деревянным мальчиком.

— Бревном, ты хотел сказать, — уточняет Ронан.

— Заметь, это не я озвучил, — Адам обнажает верхний ряд зубов в улыбке, и Ронан воспринимает его беззлобную шутку как камень в собственный огород, демонстративно огрызаясь в ответ.

Чейнсо решает, что последнее слово обязательно должно быть за ней. Она взмахивает крыльями, задевая ими ухо Линча, будто бы отвешивая ему своеобразную оплеуху, и с недовольным «Керах» сильнее вжимается когтями в ронаново плечо. Последний шипит сквозь зубы на черноперую беспредельщицу и потирает ухо, думая, что если на этом свете появится еще одно своенравное пернатое создание, то вместе они непременно выклюют своему создателю глазенки, будь что не по их воле.

Псина, собственно, так и остается безымянной, и Адаму это кажется отчасти правильно: он никакой не хозяин этой собаке, скорее друг, такой же побитый и выдохшийся, и им определенно есть чему друг у друга поучиться.

С воспитанием у Ронана дела обстоят неважно. Причем не только с его собственным, но и с попытками вбить что-нибудь относительно разумное и хорошее в чужую голову — тоже. У Адама на сердце было бы спокойнее, даже если бы он отвел собаку на то же место, где и подобрал, ведь решение оставить животное наедине с Ронаном уже спустя полминуты кажется абсурдным и потенциально опасным. 

Однако возвращаться уже поздно. Хондаёта и без того ползет из последних сил, кряхтя и угрожая сдохнуть на каждом втором пригорке, и тратить силы своей развалюхи понапрасну Пэрриш не решается. Он, в конце концов, механик, способный починить старушку Свинью, а не хренов Иисус, умеющий оживлять то, что уже давным-давно разлагается и ржавеет изнутри.

— Ну же, пожалуйста, давай, — Адам слегка бьет машину по рулю, не со злостью, а скорее умоляюще и воодушевляюще, но помогает слабо.

Хондаёта бурчит и тужится, ползя в гору на слабой скорости, и Пэрриш успевает пожалеть, что не возит с собой в багажнике палатку на случай непредвиденных обстоятельств. Она вполне может заглохнуть прямо сейчас. Возможно, на час или два. Возможно, навсегда. У Адама в кармане от силы доллара два, а до Генриетты километров двадцать.

В желудке едва слышно нарастает голод, а кусок пирога, которым его угостила милая женщина с работы, пахнет чересчур соблазнительно. Пэрриш сильнее вцепляется в руль и старается отвлечься, упорно вжимая педаль газа в пол — Кейбсуотер как всегда радушен и мил, он обволакивает своего мага размеренностью и спокойствием древних деревьев, топит в сладком и родном запахе зелени, живущей одновременно в четырех сезонах сразу, и Адаму в нос ударяет несуществующий за пределами волшебного леса запах, в котором воедино смешиваются и легкая сладость осенней гнили, и душистый летний аромат цветов, и весеннее благоухание нежно-зеленых почек.

Кейбсуотер исчезает так же незаметно, как появляется, и Пэрриш лишь спустя несколько мгновений осознает, насколько все вокруг него реально и обыденно: Хондаёта продолжает греметь на выбоинах и подозрительно постукивать на ровной дороге, но пригорок, на который она взбиралась с неимоверными усилиями, к счастью, остался позади.

Впереди виднеется Генриетта, и с такого расстояния она точь-в-точь похожа на ту свою младшую сестру, которую Гэнси воссоздал на полу в Монмаут.

В лунном свете церковь Святой Агнесс походила на сотни других, не раз мелькавших в триллерах и ужастиках. Возможно, Адам бы остерегался ее, не будь она в действительности спасением после побега из поистине страшного места.

Пэрриш минует главный зал и торопится на второй этаж, в свою комнату. Даже удивительно, насколько редко он бывает в церкви в роли прихожанина и верующего, живя буквально над ней. Жизнь научила его в первую очередь полагаться лишь на самого себя, а уже потом — на Господа Бога или милость не_мертвых королей.

Тонкая линия желтого света просачивается из-под двери, успокаивая Адама. Что же, по крайней мере, Ронан не вывез несчастное животное в Барнс к своим спящим коровам. Пэрриш несмело берется за ручку двери и толкает ее от себя, неуверенно заглядывая внутрь. Ему в глаза бросаются сидящий на коленях Ронан, активно размахивающий руками, Чейнсо, гордо восседающая прямо на голове у пса, и Адам не сразу понимает, какого черта здесь вообще творится.

— Давай, Артемон, отгрызи этой суке руки и ноги, — палец Ронана указывает в сторону адамовой подушки, кажется, играющей роль злодея, но собака лишь лениво провожает этот жест глазами.

— Ну пожалуйста, — Ронан обреченно вздыхает и сутулится, приваливаясь правым плечом к кровати Пэрриша.

Пес медленно поднимается и подходит к нему, укладывая свою мохнатую голову Линчу на колени. Чейнсо перескакивает поближе к единственному окну в комнате, и громким «Керах» оповещает Ронана о неожиданном возвращении хозяина комнаты.

Адам смотрит на Линча, собаку и ворону попеременно, а потом начинает дико смеяться, устало приваливаясь на дверной косяк.

андже
джехён в первую очередь о себе беспокоится. из постели вылезает тихо, собирается аккуратно и быстро, стараясь квартиру чужую не разнести, допивает остывший и тонкой пленкой покрывшийся чай, заваренный часов двенадцать назад, и уходит незаметно, прикрыв за собой дверь. в глаза смотреть чужие не хочется, улыбку счастливую видеть — тоже. на деле все оказывается сложнее, чем в мыслях или на словах. джехён уверенным выглядит в том, что делает, но в действительности будто по льду тонкому ступает.

у брайана таких проблем нет. весь он — порыв. шквальный ветер. сплошные действия и минимум сожалений.

в ёнхёне чувств слишком много, он скрыть их даже не пытается: целоваться лезет спросонья, плечи оголенные гладит и утра доброго чуть хриплым голосом желает. дже от этого дурно становится, страшно и странно. сердце по ребрам стучит остервенело и переломать их грозится к чертовой матери, кровь в голову гонит и головокружение легкое жестом своим широким дарит безвозмездно. ёнхён джехёну нравится, а вот чувства собственные — нет. он будто того единственного постепенно лишается, чем всю жизнь дорожил безумно.

меньше свободы, больше привязанности.

брайан не обязывает ни к чему. просто чувствует и прямо об этом говорит. джехёну хочется попросить его замолчать, потому что слово каждое как очередная спица в сердце. душу — насквозь. ему не нужно слышать, чтобы чувствовать. ёнхён рядом всегда, крепкое плечо и теплые объятия, неиссякаемый источник спокойствия и уверенности. джехён самому себе признаться не смеет, что в чужом присутствии остро нуждается. гордость орет, правду отрицает. джехён ее вскормил собственноручно, а теперь язык общий найти не может. он отшучивается, самодостаточностью хвастается, но сам нервно косится туда, откуда голос родной раздается, проверяет достаточно ли близко.

вечером легче. смириться, расслабиться, прекратить так много думать — все легче. джехён благодарит за это алкоголь, хотя пьет всего ничего; ёнхён пьет много и смеется громко, когда вонпиль вновь в разговор со своими историями нелепыми влезает. мелкие сонджину и ёнхёну окончательно спиться не позволяют, превращают попойку элементарную в посиделки дружеские. дже на кухню незаметно сливается, чтобы бутылки пустые под ногами не мешались, но ёнхён немедленно рядом оказывается. целует торопливо и смеясь, едва рукой волос чужих касаясь, — градус в крови разный, но ведет обоих одинаково.

джехёну весело и приятно, на губах вкус пива, в голове — ёнхён.

сонджин не пьяный, а добрый. он за временем следит внимательно, потому что доуну и вонпилю в обществе алкоголиков тире музыкантов находиться вредно, зеленые еще, спать уже должны, а не байки закулисные слушать. ёнхён выпроваживает всех с улыбкой, косяк дверной плечом подпирает и что-то шутит напоследок, когда двери лифта уже закрываются. джехён остается. всегда. говорит, что убраться поможет, но сам только на диване лениво разваливается, ноги длинные наконец вытягивая. ёнхён собирает пустые бутылки и шутит о том, что если музыка перестанет приносить прибыль окончательно, то стеклотару скоро не выкидывать придется, а сдавать. джехён говорит, что музыкант в первую очередь должен быть голодным.

разговор недолгий. глупые шутки и тихий смех. ни слова всерьез. джехён глаза устало трет и очки без конца поправляет, ёнхён — смотрит и улыбается. оба трезвые почти, но предпочитают об этом молчать. джехён завтра этим оправдываться будет, а брайан попросту не хочет все усложнять. в воздухе пауза тяжелая виснет, потому что одна правда все-таки рвется наружу. дже в шутку ее оборачивает, чтобы неловкости избежать.

— бутылки эти как фундамент наших отношений.

ёнхён смотрит вполоборота, шею странно вывернув, и брови удивленно вскидывает:

— отношений?

бинхваны
— Фас, детка, фас, — Чунэ поглаживает молочный бок питона и, презрительно щурясь, смотрит на проходящую мимо Ханбин.

— Ты же в курсе, что у нас ядовитых тварей не держат? Ну, за исключением тебя, — Чунэ демонстративно шипит в сторону девушки и выпускает своего любимца обратно в террариум.

У них с Ханбин как-то сразу не срослось, и закон притяжения противоположностей не сработал абсолютно. С Чунэ в принципе законы работают через раз, даже небезызвестный библейский потерпел крах — тварь из него получилась крайне самодостаточная, такой никакая пара не нужна. А еще Чунэ на своих пресмыкающихся тварей похож как-то даже чересчур, что заставляет вечно держать ухо востро — никогда не знаешь, когда эта фурия взбесится и набросится на тебя в попытке если не сожрать, то хотя бы задушить, чтобы жизнь медом не казалась.

— Эволюция не стоит на месте. Вон, безобидные тропические рыбки Донхёка сожрали всех соседей по аквариуму, а все потому что он им кошачьего корма подбрасывал.

Ханбин хмыкает и засовывает руки поглубже в свободные карманы рабочего комбинезона. Кажется, она только что проиграла Донхёку желание. Селекционер херов, кто бы мог подумать. Если когда-нибудь мир захватит раса разумных рептилий или говорящих рыб, умеющих стрелять ядом прямо из глаз во всех неугодных, то корнем зла определенно будет Донхёк.

— Тогда эволюционируй вместе со своими друзяшками из уебка в человека, плес, — Ханбин небрежно взмахивает ладонью, мол, отъебись или сдохни, и идет в сторону служебных помещений.

К счастью, видеться с Чунэ ей приходится от силы дважды в день, но даже эти разы даются с превеликим трудом. Кто вообще придумал хранить рыбу для пингвинов в отсеке с пресмыкающимися? Ханбин почти готова кормить своих подопечных из собственного кармана, лишь бы не пересекаться с Чунэ вообще. Вообще, вполне можно было махнуться с Донхёком территориями и сидеть круглые сутки в океанариуме как бабка в музее, грозно тыча во всех своим скрюченным пальцем и запрещая лапать стекло руками, но там темно и сыро, а еще униформа дурацкая и шапка в виде рыбы, пожирающей твою голову, обязательна в любое время суток. Ханбин любит свой просторный комбинезон, клевую кепку с эмблемой зоопарка и даже метлу, которой можно угрожать детишкам, пытающимся перелезть через заграждение, чтобы поближе увидеть жирафа или льва. Собственно, Ханбин любит свою работу целиком и полностью, не любит она одного только Чунэ и, кажется, скоро начнет тренировать гиппопотамов так же, как этот мудак тренирует своих питонов.

— Как думаешь, какова вероятность того, что ты кормишь своих пингвинов неудавшимися донхёковыми экспериментами? — Юнхён возникает за спиной Ханбин неожиданно и своим появлением дарит девушке миниатюрный инфаркт и пару седых волос.

В конце концов, огромная комната-холодильник — это то место, где ты надеешься на уединение, а разговаривать здесь могут, если верить фильмам, лишь маньяки и не до конца мертвые их жертвы.

Из Юнхёна, правда, маньяк сомнительный, он скорее террорист, причем с пометкой «фэшн». Сложно представить человека более не вписывающегося в окружающую обстановку, чем Юнхён — даже рабочий комбинезон выглядел на нем несуразно, а торчащая из кармана гигиеничка и подавно. Рядом с Ханбин, с вечно растрепанными или собранными в неаккуратный хвост волосами и не проходящим  флёром то ли рыбы, то ли сырого мяса, это откровенное несоответствие бросалось в глаза особенно сильно.

— Главное чтобы ты вскоре не начал кормить тигра моими останками под злорадное хихиканье Чунэ, — Ханбин наполняет ведро свежемороженной рыбой доверху и проверяет, не сломается ли ее позвоночник под этой тяжестью, чуть приподнимая его над полом.

— Все еще пытается натравить на тебя питошу?

— Ага-мс, — Ханбин вытирает руки о переднюю часть униформы и наспех делает хвост, проталкивая его сквозь отверстие в кепке, — Заебал.

— Да ладно тебе, может, ты ему просто нравишься.

Ханбин пфыкает и ливает отсюда поскорее, пока Юнхён не закидал ее тысячей теорий о том, что же на самом деле творится между ними с Чунэ. Последний, кстати, неожиданно оказывается прямо за дверью, и Ханбин чуть не сталкивается с ним лицом к лицу, нечаянно (возможно) въебывая тяжелым ведром парню прямо по колену. Чунэ снова шипит и матерится чересчур счастливой убегающей Ханбин вслед.

Дверь в террариум за собой Ханбин захлопывает ногой и все так же светится от счастья. Ей срочно нужно поделиться с кем-нибудь информацией о произошедшем и непременно пожаловаться на Донхёка, чье мастерство ученого тире злобного гения, конечно, выше всяких похвал, но проигрывать Ханбин все-таки не привыкла. На глаза очень кстати попадается Дживон, держащий пацана лет семи за шкирку и волочащий его по направлению к стойке информации — у мальчишки в руках попкорн, который он методично бросает на пол через каждые два шага, будто пытаясь проложить дорожку из хлебных крошек как в сказке, и, вероятно, минут пять-десять тому назад он пытался этим самым попкорном подкармливать одного из местных животных. Бедняга. У Дживона пунктик на правиле, гласящем, что зверей ни в коем случае нельзя кормить — Ханбин думает, что все дело в любимом дживоновом льве, страдающем ожирением благодаря стараниям посетителей.  Что же, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не курило нервно на служебной парковке. Ханбин перекладывает ведро из одной руки в другую и смиренно ждет, пока Дживон дотащит хулигана до испуганной девушки за стойкой информации и не всучит его ей с чистой совестью, и лишь потом аккуратно подкатывает к другу, всучивая ему рыбу и подталкивая по направлению к вольеру пингвинов.

— Ты слышала про Донхёка? Эксперимент под кодовым названием «не мы такие, жизнь такая» удался на славу. Теперь его рыбех пересилили в большой аквариум, но, кажется, там их прессует вид покрупнее, — Дживон хоть и не любил, когда нарушали привычный рацион животных, но Донхёка не осуждал. Наверное, потому что тот руководствовался не сиюминутным желанием откормить ближнего своего, а действовал во имя науки и своей будущей докторской степени.

Настроение Ханбин плавно тает, опускаясь с отметки «заебись, въебала Чунэ» до «бля, програла Донхёку», и девушка грустно вздыхает, соглашаясь с дживоновыми словами. Успокаивает лишь тот факт, что Донхёк, в отличие от большинства работников зоопарка, вменяемый (относительно) и свое единственное желание на что-нибудь ущербное не проебет. Дживон, к примеру, вполне мог спустить его на просьбу сгонять за пивом, Юнхён бы попросту о нем позабыл, а с Чунэ Ханбин бы спорить и не стала, потому что пошел он нахуй.

— Бля, — сочное и емкое слово, произнесенное Дживоном, резко заставляет Ханбин вернуться к реальности и начать втыкать в происходящее, — Смотри, — рука парня указывала в сторону небольшого ограждения, за которым был ров с водой и небольшой островок  с кучкующимися на нем пингвинами. Ханбиновы минус три на левом глазу и два с половиной на правом частенько ограничивали ее зону видимости, поэтому силуэт подростка, перегнувшегося через ограду, она заметила лишь спустя пару секунд.

— Бля, — подтверждает девушка, срываясь с места и несясь сквозь толпу родителей и их малолетних чад прямо к потенциальному месту трагедии.

Опыт плюс врожденные гены темного ниндзя — секрет успешного предотвращения несчастных случаев. Ханбин хватает девушку за пояс и тянет прямо на себя, заваливаясь на спину и больно приземляясь на асфальт.  Испуганный вскрик и еще одно сочащееся разочарованием и болью «бля». Ханбин готова поклясться, что с земли ее придется соскребать, и очень надеется на то, что Дживон отожмет для нее статую прямо посреди зоопарка как признанному герою и отважному работнику.

— О боже, извините, — Ханбин чувствует чью-то маленькую ладонь на своем лбу, и ей почему-то хочется рассмеяться из-за количества вины и переживаний в чужом голосе, — Вы живы?

Приходится кивнуть и неуверенно открыть глаза. Глаз. Наполовину. Хотя бы что-то.

— Извините пожалуйста, я просто хотела их поближе сфотографировать, — девушка, нависшая над Ханбин, тычет ей своим смартфоном прямо в лицо и, кажется, сейчас умрет от стыда, — Я только что устроилась сюда, Боже, самое скорое увольнение в моей жизни, — она хватается руками за волосы и испуганно смотрит по сторонам, понимая, что толпа, собравшаяся вокруг них, точно не останется не замеченной руководством.

— Не ссы, — хрипит Ханбин с натянутой улыбкой, — Один хот-дог и я живая, отвечаю.

— Чо разлеглась, — рядом с головой Ханбин опускается ведро с рыбой, а Дживон, привычно пялясь на девушку сверху вниз, улыбается как последняя падла, — Вали пингвинов кормить.

— Мудак, — Ханбин привстает на локтях и смотрит на девушку, которую пыталась спасти минуту назад, — Раз ты теперь в нашей команде, не хочешь мне помочь? Заодно поглядишь на них поближе.

Девушка сначала смотрит как-то недоверчиво, но потом все же соглашается, собирая на макушке хвост. Ханбин невольно становится стыдно за свой постоянный пчелиный рой на голове.