я замечаю в тебе намного больше деталей, чем ты мог бы представить, но я не хочу говорить о них, я хочу рассказать о тебе.

задерживает взгляд на девочке-старосте, которая мажет по его щекам какими-то персиковыми румянами: мажет аккуратно по коже пальцами, ощущается теплом, весной, немного сакурой, которая лепестками летает между их лицами. вин задерживает взгляд и смотрит долго, пока она близко, пока она говорит ему переодеться, пока его щеки перестают скрывать настоящее розовое сияние искренности, смущения, радости. пока персиковый не становится цветом чужих стен, глухим напоминанием, потому что вин  смотрит в зеркало и в голове — шуршание таких же персиковых штор, переворачивание страниц книги, манга, которую он подарил на день рождение. и наверное которую брайт все еще не прочитал. девочка-староста улыбается фиалками, от нее пахнет карамелью, наверное, шампунь, очень приятный, заставляет его остановиться на пару секунд, задуматься. пригласить на свидание. на самом деле все было как глупом ситкоме, где он просто близко-близко вдыхал смелость, вдыхал возможность сказать главное, потому что она выглядит как сошедшая с картинок сейлор мун с длинными каштановыми волосами, с розовым блокнотом и цепочкой полнолуния. она выглядит мягкой, выглядит так, словно до нее дотронься — начнет таять вместе с солнечным диском. вин говорит «пойдешь со мной на свидание?» и она застывает с пальцами в косметике, смотрит в его переливающиеся каре-серым глаза, теряется. но все равно мягкий смех вырывается, тинт трескается на ее губах, он такого же цвета, как его щеки. медленное «да», медленное «я приду к тебе позже».

самое глупое в том, что он не знает, зачем позвал. он не говорит брайту, не смотрит на него в перерывах между тренировками на одном поле [врет, если бы считали кораблями, сколько раз он видел его спину, то в целом порте любого залива уже не было бы места], ведь правда в том, что ему стыдно. вин смотрит и сердце — глупое, немощное, заливается быстрыми ударами, потому что он врет — разбивается недосказанностью. солнце целует в затылок, треплет волосы простыми движениями, руки устают от тренировок, чужая косметика на лице мешает, его щеки теперь горят не только ложью.

и чем-то еще?

что-то еще почти как легкий зуд, легкий чесотка, болезнь, что угодно. ему неприятно, странно, как будто бы он делает что-то неправильное? с каких пор он ощущает себя так, если пол жизни хотел встречаться с такой девочкой?

к спине прилипает одежда, вин понимает, что он на него смотрит. он идет медленно, разбивает длинными шагами каждую секунду, вин боится осознания, боится ему сказать. тысяча вопросов «почему?» и «с каких пор?». из ответов — прерывистое дыхание на двоих, когда брайт оказывается близко.

сколько вин себя помнит, то он всегда был близко: когда учил кататься на велосипеде, когда катал его сам; когда они кормили бездомных кошек недалеко от дома, когда вместе забывали родной язык и когда брайт не спал до утра, чтобы подтянуть английский; они вместе перекрашивали стены, вместе помогали родителям ездить в магазины. брайт на него смотрел всегда так — междометиями, галактикой, у которой кончается время. брайт касался его рук, плеч, не давал ему ходить на свидания, таскал в кинотеатры и пугал во время ужастиков. он смотрел с ним несколько раз «с любовью, рози» и «привет, джули». любил читать сопливые истории на тамблере, переводя с английского все то, что было непонятно.

брайт — несбывшаяся мечта, мальчик-баскетболист с длинными большими ресницами [он делает взмах будто крыльями, когда смотрит]
и сейчас примерно также, когда он становится рядом. когда та самая девочка-староста тянет ему обед в красивом оранжевом контейнере, когда солнечный диск теперь оставляет следы на ее непонимании, потому что все ощущается до ужаса странно.

вин держит контейнер, отставляет. вин берет бутылку, дотрагивается кончиками пальцев до его — по коже пускается глупый ток — и  улыбается. улыбка растягивает персиковые румяна по всей коже дальше, ветер путается в волосах, только до вина потом доходит, что это вовсе не ветер. что пальцы брайта поправляют его пряди, что его дыхание с лимонными карамельками, которые он любит, остаются на его губах привкусом. секунда между ними разбивается, девочка рядом — тоже. она смотрит на брайта с раздражением, непониманием, смотрит на его затылок, потому что на нее будто бы всем здесь все равно.

( вин продолжает врать, что нет. ему хочется )

— прости, что не представил. это брайт, он мой —

« парень » // что? //

хочется смеяться, немного заплакать, потому что горло кровоточит непонятными словами, которые он не может произнести. вокруг повисает неловкое молчание, она ждет ответа, только его нет. они смотрят друг на друга, будто сейчас, сегодня, только они имеют значение.

— он пошутил. я тебе потом позвоню, хорошо? мне нужно с ним поговорить. не забудь про вечер, все в силе.

запястье брайта гораздо больше, чем пальцы, которыми удается его обхватить, смотреть на контраст кожи с золотого до бледно-белого, у вина просвечивающиеся синие вены, у него неуверенность, рассеянность, он даже забывает бутылку на трибунах, пока тащит его вниз. упирается спиной в такой же белый кафель и смотрит снизу вверх.

— зачем ты так шутишь перед ней? я только позвал ее на свидание. сегодня, между прочим. она ведь может и отказаться, ты же знаешь, что я просто хочу с кем-то встречаться.

брайт опускает взгляд на то, как его держат за руку — и взгляд не похож на тысячу остальных, в нем что-то меняется. вин осекается, молчит. ему все еще стыдно и это чувство грызет, оставляет маленькие царапины, шрамы. персиковые румяна смазываются, на спине остается след от стены, которая сейчас впивается шершавой неровностью в лопатки (или впивается что-то еще кроме?)

вин не понимает. не понимает, почему ему стыдно. почему он чувствует себя виноватым? почему?